Доктор Ахтин - Страница 51

Мария Давидовна смотрела на своё обнаженное отражение и — страх медленно вползал в её сознание. Правая грудь была чуть больше, чем левая. Пока еще еле заметно, но кожа над правым соском чуть изменилась. Маленький участок кожи, который выглядел, как апельсиновая корочка — слегка бугристый и немного подтягивал сосок вверх. Она снова пощупала образование в груди и, поняв, что ей это не показалось, внезапно для себя заплакала.

Мария Давидовна знала, что она нашла у себя в груди, и она знала, чем ей это грозит. И еще — она знала, что ни за что не сможет решиться на то, что бы ей удалили правую молочную железу.

Она снова потянулась к телефонной трубке и набрала номер телефона. Получив тот же ответ, она позвонила в справочное, и узнала номер телефона терапевтического отделения, где работал Михаил Борисович.

— Здравствуйте, будьте добры, позовите к телефону Михаила Борисовича, — сказала она, услышав в трубке женский голос.

— А вы кто? — равнодушно спросил голос.

— Знакомая.

— О, у Михаила Борисовича есть знакомые с таким приятным голосом, — сказала заинтересованно женщина.

— Позовите его, пожалуйста, — сказала Мария Давидовна, добавив немного металла в свой голос.

— К сожалению, его нет ни в отделении, ни в городе. Он сегодня рано утром уехал на конференцию в Москву.

— И когда он вернется?

— Через пять дней.

Мария Давидовна, не прощаясь, нажала на кнопку отбоя. И вздрогнула, услышав стук в дверь.

— Да, войдите, — сказала она, глядя на экран своего сотового телефона, словно видела там что-то важное для себя.

— Здравствуйте, Мария Давидовна, — поздоровался Иван Викторович, — это я к вам.

Женщина кивнула в ответ и, наконец-то, положила трубку на стол.

— Вы что-то хотели, Иван Викторович? — спросила она.

— Да. Я вот о чем думаю. Уже прошло четыре дня, и ни одного убийства. Может, все- таки это был подражатель, который по каким-либо причинам больше не будет убивать?

Мария Давидовна посмотрела на сидящего напротив мужчину и подумала о несправедливости жизни, — все самые ужасные болезни сваливаются на голову женщин, все страдания и муки испытывают женщины, почти все тяготы и лишения этой жизни несут на своих плечах женщины. Почему для мужчин все удовольствия жизни, а для женщин — первая близость, несущая боль; беременность, которая высасывает все соки из организма женщины; нестерпимо болезненные роды, когда лоно разрывается, чтобы родился человек; множество болезней, уродующих их женскую сущность?

За что такая несправедливость?

— Мария Давидовна, почему вы так на меня странно смотрите? — спросил Иван Викторович, инстинктивно отодвигаясь от стола.

— Я просто устала, — сказала Мария Давидовна, опустив глаза.

— Мария Давидовна, так что же вы молчите, — всплеснул руками Вилентьев, — конечно, идите домой и отдохните, тем более, что сейчас у нас тихо.

Мария Давидовна кивнула.

Она шла домой и думала о том, как ей прожить пять дней, чтобы не сойти с ума.

21

Москва встречает меня прохладным утренним дождичком. Я иду по перрону Ярославского вокзала, обгоняя муравьев, похожих на людей, которые тащат свои сумки и катят огромные чемоданы. Два милиционера, пристально вглядываясь в лица, стоят в самом начале перрона, — заметив смуглое лицо, они делают стойку и подзывают к себе представителя южной национальности. Все как обычно — в нашем многонациональном государстве надо знать свое место.

В метро еще мало народу. Я еду вниз на эскалаторе, глядя в сонные лица москвичей и гостей столицы. В искусственном свете они мне кажутся вполне и необратимо мертвыми, чтобы я мог легко принять их за зомби. И когда одна из девушек, поднимающихся вверх по соседнему эскалатору, поднимает голову, я вижу на лице печать обреченности — она еще не догадывается, что живет во мраке. В глазах нет света и добра, — только горечь утрат и убогость желаний.

— Привет, Москва, — говорю я тихо сам себе и ненавистному городу.

Приехав в забронированную для меня гостиницу, я на стойке заполняю регистрационную форму и иду в свой номер. У меня есть полчаса, чтобы принять душ, а после мне надо ехать в медицинскую академию, на базе которой проводится международная конференция.

Когда я выхожу из гостиницы, дождика уже нет. Солнце, это яркое светило, которое по-прежнему ненавистно мне, отбрасывает мою тень в сторону, когда я иду к входу в метро. Я, глядя, как изменяется моя тень в движении, наступаю в маленькие лужицы на асфальте, и пытаюсь отвлечься в своих мыслях от прежней жизни — на эти ближайшие дни мне надо быть доктором, интересующимся проблемами сердечно-сосудистых заболеваний.

В холле перед большим залом я прохожу регистрацию, став одним из нескольких сотен участников конференции, и, получив пакет с информационными материалами, прохожу в зал. Впереди примерно пять или шесть часов докладов и сообщений, которые я не хочу слушать. И это доставляет мне почти физическую боль.

Но я это выдерживаю. И даже старательно конспектирую то, что слышу с кафедры.

В три часа дня, я выхожу на улицу и иду — бесцельно и неторопливо. Впереди масса времени, которое мне надо потратить. Увидев через дорогу Макдональдс, я иду к подземному переходу и спускаюсь вниз.

Два молодых парня — один с гитарой, другой в инвалидной коляске — поют под гитарный перебор что-то приблатненое, возможно, из старого репертуара Розенбаума. Остановившись напротив, я смотрю на них. Людская река обтекает нас, словно мы неожиданное препятствие, которое слегка раздражает, но, в принципе, не мешает. Заметив зрителя, парни воодушевляются и начинают петь громче. Я смотрю на их лица и понимаю, что они — наркоманы. Тот, что в инвалидном кресле, потерял ногу, когда в наркотическом состоянии выпал из окна четвертого этажа. У него грязные волосы на голове, небритое лицо и тупой взгляд. Парень с гитарой «на игле» только второй месяц. Он еще способен улыбаться и на нем достаточно чистая одежда.