Доктор Ахтин - Страница 28

— Здравствуй, Оксана, — говорю я, когда вхожу в палату.

Она сидит на кровати с опущенной головой, глядя в одну точку на полу. Сильная головная боль не отпускает её уже вторые сутки.

Она не может поворачивать голову, потому что это усиливает боль.

Она не хочет говорить, потому что звуки эхом отражаются в голове.

Она не может думать ни о чем, кроме грызущей изнутри боли.

Я сажусь рядом и первым делом кладу руку на её затылок, сжимая большим и указательным пальцем голову, чувствуя твердость костей черепа.

Через пять минут она поднимает голову и смотрит на меня.

Я улыбаюсь и говорю:

— Как ты себя чувствуешь, Оксана?

— Я хочу умереть, — говорит она просто. В глазах больше нет надежды на счастливый исход. Она не верит в то, что у неё есть какое-либо будущее. Она готова шагнуть через линию, разделяющую миры. В своем сознании она уже один раз умерла.

— Сегодня ночью, когда я не могла спать от боли, я пошла на балкон и посмотрела с десятого этажа. Знаете, доктор, как заманчиво выглядела высота? Я смотрела вниз в бездонную глубину нашего узкого двора и представляла себе, как все будет. Сначала пьянящее чувство полета, когда я лечу, раскинув руки в стороны. Потом мгновенная вспышка в глазах при встрече с асфальтом, и все — я лежу и больше ничего не чувствую. Нет ничего — боль, что была со мной все последние дни, навсегда оставила меня.

— Что ты почувствовала, когда представила себя лежащей мертвой на асфальте? — спрашиваю я.

— Облегчение.

Я смотрю в глаза девочки — все получилось. Она смогла изменить своё будущее. Теперь есть смысл в моей работе. И я это сделаю обязательно, потому что девочка за последние недели прожила целую жизнь, научившись ценить простые человеческие радости, и избавившись от буйных ростков ненависти, посеянных матерью. Можно сказать, она разрушила почти выстроенное здание своего сознания, и на руинах возвела новое, прекрасное сооружение, ради которого стоило потрудиться.

— Ты сейчас можешь говорить со мной? — спрашиваю я, и, увидев еле заметный кивок, открываю историю болезни. Я собираю анамнез, задавая стандартные вопросы о том, как все началось, где и как она лечилась, и чем вообще она в жизни болела. Получаю от неё короткие ответы — весь анамнез укладывается в десяток строчек моих записей. За последние пятнадцать лет она впервые так близко и так надолго сталкивается с медициной.

Я закрываю карту и, прежде чем перейти к женщине у окна — в моей палате уже дважды поменялись пациенты с тех пор, как я выписал оптимистку — я говорю Оксане:

— Сегодня после двенадцати часов начнем лечение.

В ординаторской тишина. Вера Александровна на обходе. Заведующий вместе с Ларисой — у главного врача.

Я сажусь за компьютер и смотрю на экран монитора, где вращается дата и время. Сегодня двадцать пятое августа две тысячи шестого, точное время — одиннадцать часов, семнадцать минут, сорок две секунды. Я созерцаю завораживающие вращения цифр на экране и вспоминаю.

Завтра знаковый для меня день — тридцать лет назад в этот день ушла мама. И три года назад ушла единственная в моей жизни женщина.

Пропасть ушедшего времени, которую невозможно измерить, и мгновение острой боли, от которой невозможно избавиться.

Вздохнув, я придвигаю к себе клавиатуру и начинаю набирать выписку для пациента из 302 палаты. Работаю до двенадцати, не отвлекаясь на Веру Александровну, которая, словно забыв о своей обиде, что-то говорит мне. Теперь уже я не хочу слушать, что она говорит.

Сохранив набранный текст, я встаю и иду за девочкой.

В последние дни я почти не использовал свою силу, и я даже немного рад, что сейчас мне это предстоит. Я иду и потираю ладони.

— Доктор, у меня снова начала болеть голова, — говорит Оксана, увидев меня.

Я говорю, что знаю это. И приглашаю идти со мной.

В процедурном кабинете тишина. Сделаны все утренние уколы и процедуры, и теперь медсестра придет только в час дня. Тикают часы на стене, в белом кафеле стен отражается солнце, заглядывающее в окно.

Я говорю Оксане, чтобы она села на стул и наклонила голову. Короткие русые волосы падают в стороны, обнажая затылок. Я смотрю на тонкую детскую шею, и затем медленно и осторожно перебираю волосы. Я ищу красные следы на белой коже — это те места, куда она вонзала ногти, в безуспешной попытке избавится от пронзительной боли. Их больше всего в верхней части затылка — симметрично справа и слева кроваво-красные вдавления. Девочка вонзала все свои десять ногтей в кожу головы, чтобы болью изгнать боль. Она долго и безуспешно пыталась прогнать боль. То, что у неё не получилось, может получиться у меня.

— Будет больно, — говорю я, — и мне бы не хотелось, чтобы ты кричала.

— Куда уж больнее, чем сейчас, — отзывается эхом она, еще не зная, какой сильной может быть боль.

Я прикладываю подушечки пальцев к красным пятнам на её коже головы и закрываю глаза. Я представляю себе ту картину, что может быть в голове девочки. В какой-то степени мне это легко сделать, учитывая современные методы исследования. Я внимательно изучил компьютерную томограмму девочки, и я знаю, где и как расположена опухоль.

В то время, как клетки человеческого организма рождаются и умирают, проживая совсем небольшое время, раковая клетка бессмертна. Однажды появившись и набрав силу, она умрет только вместе со своим хозяином. Противостоять легиону бессмертных клеток, которые непрерывно делятся, практически невозможно — пока убиваешь одну клетку, на её место встают десятки других. Поэтому только массированный удар сразу по всей опухоли может дать какой-то результат. Именно так я и делаю, — сжав образование в голове девочки своим биополем, представляя себе весь процесс в трехмерном виде, я направляю на опухоль всю ту нерастраченную силу, что пребывает во мне сейчас. Бесформенная опухоль размерами полтора на один сантиметр хаотично вращается в трехмерном пространстве биополя. Я усиливаю своё воздействие, и — голограмма в моем сознании, медленно и неохотно, стала разрушаться. Мелкие сосуды, питающие опухоль, стали лопаться, окрашивая ткань в красный цвет. Мелкие нити нервов, которые опутали образование, словно сеть, стали рваться. Темные пятна некротических изменений на светлом фоне раковой опухоли стали расширяться, захватывая все новые и новые участки чужеродной ткани.