Доктор Ахтин - Страница 29

Неотвратимо изменяющаяся ткань опухоли таяла, как весенний снег, оставляя после себя мусор — токсины и продукты распада.

Я чувствую боль, которую испытывает сейчас девочка, но только, когда вижу, что она уже не в состоянии сдержать крик, убираю пальцы с её головы, тем самым, остановив давление на мозг. Боль, конечно же, не прошла, но заметно ослабла.

Я смотрю на мокрое от пота и слез лицо девочки, которая выдержала эту адскую боль и — улыбаюсь. Взяв со стола ватный тампон, я стираю с углов рта кровь — она так стиснула зубы, что прокусила губу.

— Слышишь меня, Оксана? — спрашиваю я.

— Да, — еле слышно отвечает она.

— Ты молодец, — говорю я.

Она поднимает голову, и я вижу глаза, в которых царит ужас пережитого, красный цвет лопнувших сосудов и немой вопрос.

— Нет, это только половина того, что мне надо сделать. Но это было самое болезненное, — отвечаю я, глядя прямо и уверенно в её глаза, — завтра мы продолжим, и я обещаю, что так больно уже не будет. В ближайшее время у тебя будет высокая температура и тебе будет очень плохо, но с этим мы справимся. Точнее, ты с этим справишься.

Я улыбаюсь и успокаиваю её, хотя сам не знаю, что будет завтра. Как бы странно это не звучало, иногда я не знаю, что будет завтра. И порой это меня радует — тяжело жить, зная наверняка, что будет завтра.

31

Сегодня я поздно иду домой. Еще не стемнело, но сумерки уже окутали прозрачной вуалью двор моего дома.

На лавочке перед подъездом, закинув ногу на ногу, сидит Николай. На лице довольная улыбка.

— Привет, — говорит он, увидев меня.

Я тоже здороваюсь, пожав протянутую руку.

— Я вот тут сижу, греюсь на вечернем солнышке, — говорит он. Солнца уже конечно давно нет, но я даже не пытаюсь указать ему на это — если он считает, что греется на солнце, то это его мироощущение.

— Ждешь кого-то? — спрашиваю я.

— Да, — кивает он, — знакомый парень должен подойти.

Я сажусь рядом и смотрю, как Николай достает сигарету и закуривает.

— Как ты думаешь, Коля, — спрашиваю я, — умирать страшно?

— Хо-о-о-ороший вопрос, — протяжно выдыхает он кольца дыма изо рта. А, выдохнув, быстро говорит:

— Умирать по любому хреново. Даже когда кто-то говорит, что ему не страшно умирать, то он все равно боится. Вот я лично, не хочу умирать, и поэтому мне бы было страшно. Если бы сейчас увидел старуху с косой, точно бы обосрался.

— Сейчас какой-то урод убивает наркоманов, — говорю я, — ты не боишься, что убийца и за тобой придет.

— Ты что, хочешь сказать, что я наркоман? — возмущенно восклицает он.

Я поворачиваю к нему лицо и смотрю в глаза:

— А ты хочешь сказать, что нет?

Николай отводит глаза и неожиданно для него многословно говорит о том, что он всего лишь балуется, что он в любой момент может прекратить это, что он использует самые безопасные и легкие наркотики, и что он никогда не станет наркоманом. А если кто-то думает, что он наркоман, то он глубоко ошибается, потому что бросить наркоту для него это, как два пальца обмакнуть.

Я слушаю его. И, когда он замолкает, задаю следующий вопрос:

— А СПИДа ты, Коля, не боишься?

От этого вопроса мой собеседник разозлился. Он бросает окурок на землю, встает с лавки, и, склонившись ко мне, громко говорит:

— Вот только не надо учить меня жить.

Он уходит, хлопнув дверью в подъезд.

Я сижу на лавочке. Сумерки сменились темнотой. Я смотрю на круглый диск луны, который светит, но не греет.

Когда к подъезду подходит молодой человек и неуверенно останавливается, глядя на меня, я говорю:

— Если вы к Николаю, то вам на второй этаж в квартиру пятьдесят один. Он ждал вас, и только что поднялся к себе.

Юноша говорит спасибо и идет в подъезд. Я смотрю ему вслед и улыбаюсь.

Предопределенные события идут своим чередом.

32

Ночная тишина обманчива. Я сижу в полумраке своей квартиры, глядя на мерцающее пламя свечи, в свете которой мои рисунки оживают, словно я пребываю сейчас в своих видениях. Свеча в ночи для меня, как свет далеких фонарей во мраке ночного леса. Без неё мне не выбраться из глубин моего сознания.

Я слушаю тишину. Еще минут тридцать назад, сверху доносился шум — тяжелые шаги, словно к соседу забрел больной буйвол, звонкий грохот от падения чего-то большого, похожего на таз, жизнерадостный смех и негромкая музыка. У Николая его друг, молодой парень, и, похоже, только сейчас они угомонились.

Я знаю, что их связывает, но именно это сейчас меня меньше всего волнует. Это совсем неважно, учитывая то, какая роль им уготована.

Я слушаю тишину и жду.

Сегодня третья годовщина Её смерти. Я смотрю на календарь, стоящий на столе, — ночь на двадцать шестое августа две тысячи шестого. День, когда принято вспоминать о мертвых и приносить им дары. Во всяком случае, для меня. Сегодня будут последние в этом году жертвы, которые будут посвящены Богине.

По моим часам прошло уже сорок пять минут тишины. Вполне достаточно.

Я встаю со стула и иду к закрытой двери. Прижимаюсь лбом к её гладкой и прохладной поверхности, — превратив кладовку в склеп, я создал в некотором роде алтарь для моей Богини.

Её образ — прекрасный и незабываемый — стоит передо мной, словно она никогда не покидала меня.

Её имя звучит в моих мыслях пронзительной песней.

Её тени — мои рисунки — смотрят на меня со всех сторон, и, окруженный ими, я шепчу:

Сегодня Смерть стоит передо мною,
Как исцеление после болезни,
Как освобождение после заключения.